Что ты такой расстроенный? спросил он - davaiknam.ru o_O
Что ты такой расстроенный? спросил он - davaiknam.ru o_O
страница 1 |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Похожие работы
|
Что ты такой расстроенный? спросил он - страница №1/1
Поначалу я думал назвать эту главу «Коллеги», но это было бы не совсем корректно по отношению к людям различных профессий. «Соратники»? Да, на каком-то этапе мы делали одно общее дело и, как мне тогда казалось, самоотверженно, искренне, с товарищеским взаимопониманием и взаимовыручкой. Но, как говорится, время не только лучший врач, но и лучший судья, мерило человеческих отношений. Еще во время службы в Кремле я знал в лицо майора Барсукова. Потом Михаилу Ивановичу присвоили подполковника. Ближе мы познакомились в 79-м, получив квартиры на «Юго-Западной» в одном доме, в одном подъезде. Встречаясь случайно в лифте, мы обменивались ничего не значащими приветствиями, по-соседски здоровались. Как-то перед моей командировкой во Францию Барсуков зашел ко мне домой и попросил передать подарки другу, с которым он вместе учился. Я отвез в Париж селедку, икру, черный хлеб, еще какие-то сувениры. Привез в ответ музыкальный центр, еще какую-то технику, тряпки. После приезда Барсуков пригласил меня к себе, посидели... У него была обычная двухкомнатная квартира. Сын Михаила Ивановича учился с моей старшей дочерью в одном классе и, кажется, по-мальчишески был в нее влюблен. Но у Игоря с Галиной серьезного романа не получилось, Барсуков в ту пору являлся начальником сержантской школы кремлевского полка. В этом полку он служил уже давно, с начала 70-х, и очень добросовестно. Достаточно сказать, что его рота три года подряд занимала первое место в соцсоревновании, за что майор Барсуков был награжден орденом Красной Звезды. Зато подчиненные окрестили стахановца «Пиночетом». После празднования дня рождения Ельцина, в 89-м, мне предложили уволиться по собственному желанию из КГБ. Как раз тогда я встретил Михаила около Арсенала.
И я почувствовал, что он действительно готов был взять меня на работу. Этот эпизод положил начало нашим более близким отношениям. ...Переехав в сердце России — Кремль, Ельцин, когда в декабре 1991 года стал единовластным правителем державы, снял с должности начальника Главного управления охраны генерал-майора В.С. Редкобородого. На то были вполне объективные причины. Возник вопрос: кого назначить вместо него?! — Только Барсукова, — застолбил я. При Редкобородом Михаил Иванович стал по моей протекции комендантом Московского Кремля. Для него Кремль — святое место. Барсуков знал там каждый закоулочек, каждый камень брусчатки... Он часами мог рассказывать об истории любой башни, о кремлевских палатах. Более того, комендант Барсуков был прекрасно осведомлен обо всех коммуникациях, чердаках, люках... Тогда, в 92-м, указом Ельцина совместили две должности — коменданта Кремля и начальника ГУО. Генерал-лейтенант Барсуков стал начальником, а я его первым заместителем и одновременно руководителем СБП. И так продолжалось до 11 ноября 1993 года. Октябрьские события привели к новым назначениям в спецслужбах. Как-то Филатов зашел перед Советом безопасности к Президенту и сказал: — Сегодня у Степашина день рождения, и было бы неплохо сделать ему подарок — назначить из замов министром безопасности РФ. Должность министра безопасности РФ была уже несколько месяцев вакантной после отставки Голушко. Борис Николаевич не испытывал к Сергею Вадимовичу особого доверия, но попал Филатов не как Щукарь под горячую руку Макару Нагульнову из «Поднятой целины», а после хорошего ланча. Настроение у шефа было отменное, и он подписал указ, а затем огласил его на Совете безопасности. При новом министре МБ было переименовано в ФСК — Федеральную службу контрразведки, — что действительно более соответствовало функциям, оставшимся при ней после нескольких «реорганизаций» самой сильной спецслужбы мира. Времени проявить себя генералу Степашину было дано слишком мало. Но даже при этом наша СБП очень конструктивно сотрудничала с ФСК. Через несколько месяцев после назначения Сергея Вадимовича, по его рапорту, пришлось снять из-за событий в Буденновске. Ельцин меня «достал» вопросом:
Черномырдин с Илюшиным предлагали свою кандидатуру, ФСК выдвигала свою. Я же посоветовал назначить Барсукова. Но генерал-лейтенант отказался — не хотел идти в то ведомство, где не прекращается служебная чехарда. То одного руководителя назначат, то другого. Каждый приводит своих людей, по-своему определяет задачи. В Кремле же у Барсукова служба была налажена и работала без сбоев. Я пытался неоднократно его уговорить: — Миша, что же делать?! Надо кому-то идти: или тебе, или мне. Деваться некуда. Ведь могут подсунуть м...ка — с кем будем работать? : Но он был категорически против: видимо, считал, что я пытаюсь одного из двух медведей из берлоги вышвырнуть. Наверно, это был первый звонок к нашему окончательному разрыву в будущем. Ельцин уже в лоб меня спрашивал: — Ну, кого будем назначать на КГБ? (Это ведомство между собой мы всегда называли КГБ.) Я привел шефу пример, как Хрущев назначал на должность председателя КГБ Семичастного:
Никита Сергеевич обрезал: — В КГБ разведчиков и контрразведчиков без тебя хватает. А мне там нужен свой человек. И семь лет преданный лично Хрущеву СемичастныЙ руководил Комитетом государственной безопасности при Совете министров СССР (при Ю.В. Андропове стал КГБ СССР). — Поэтому, Борис Николаевич, неважно, кто там будет. Важно, чтобы это был ваш человек, — констатировал я. Ельцин забеспокоился:
Ровно в полдень сели обедать. Ельцин попросил официанта принести бутылочку. Пропустили по рюмочке за здоровье Президента. Мы пили стоя, а Президент, естественно, сидя. Миша уже сам все понял и сказал: — Борис Николаевич, раз вы решили, я согласен. Но поймите, что мне будет тяжело, мне потребуется ваша помощь. Шеф просто засиял от счастья. Наконец-то подобрал надежного человека на ведомство, которого всегда опасался. Эта элитарная спецслужба погибала от отсутствия сильного руководителя, способного выбить для офицеров хотя бы бюджетные деньги, добавить зарплату, вернуть элементарные льготы, несправедливо отобранные. Увы, генералу Барсукову не хватило времени, чтобы кардинально изменить ситуацию. Но зато он первым делом заасфальтировал давно требующий ремонта двор в новом здании на Лубянке, за что тут же получил прозвище «завхоз». Меня же он много раз потом упрекал за это назначение... Кстати, именно в этот день случился первый инфаркт у Ельцина. Через полчасика во время обеда я отпросился, чтобы оставить их двоих поговорить тет-а-тет. К десерту подали «новинку»: французский апельсиновый ликер «Куантре» — сорок градусов. Он так понравился шефу, что вдвоем они пили рюмку за рюмкой, заедая ранней клубничкой. Через пару часов я прихожу в буфет, спрашиваю у Самарина: как дела? Он в ужасе! Они допивают уже второй литр — а это же огромная концентрация сахара — смертельная доза для поджелудочной. Я вошел, быстренько «помог» им прекратить это безобразие и отправил «тяжелейшего» шефа в Барвиху. В три часа ночи дежурный реаниматор Андрей Котов решил заглянуть в спальню Президента: что-то он их давно не беспокоит. В спальне — никого, но в санузел дверь не заперта. Андрей постучал: тишина. Тогда он вошел и обомлел: Президент без сознания валяется на кафельном полу. Что творилось вокруг, может себе представить каждый мало-мальски сведущий медик и «несведующие» уборщицы. Диагноз: на фоне тяжелейшего приступа поджелудочной железы возник обширный инфаркт миокарда. Дальше — реанимация, ЦКБ, санаторий «Барвиха», долгая «работа с документами». Спасибо ангелу-спасителю Андрею. Только в санатории через месяц Верховный подписал указ о назначении Барсукова директором ФСК и присвоении ему звания генерал-полковника. Барсуков вместо себя на ГУО предложил своего зама Крапивина и подготовил соответствующие указы, в том числе и о присвоении генерал-майору Ю.В. Крапивину звания генерал-лейтенанта. Меня вызывает шеф: — Подготовьте указ о присвоении вам звания генерал-лейтенанта. Я категорически возразил:
Пришлось подчиниться. Первый зам и начальник Центра спецназа отнеслись к этому спокойно, но два моих зама до сих пор на меня имеют «большой зуб»: должности генеральские, а на пенсию ушли полковниками. Ну что ж, я и сейчас считаю, что не заслужили. Слишком рано — мало было сделано. «Много брали — мало отдавали»... ...Пресса резко и жестко обрушилась на Барсукова после операции в селе Первомайском. Но до сих пор никто из журналистов толком и не знает, что там произошло на самом деле. Сначала чеченские террористы зашли в Кизляр, захватили больницу и взяли в плен заложников. Потом боевики потребовали автобус. Доехав до Первомайского, террористы оккупировали поселок. Мужчины-заложники, а среди них были и милиционеры, копали окопы. Укрепления они построили серьезные. Более того, из Первомайского заранее был прорыт ход на ферму, которая находилась метрах в ста от поселка. Когда обстреливали террористов с вертолетов, они по замаскированному проходу уходили на ферму и там благополучно отсиживались. Только на второй день операции, благодаря радиоперехвату разговоров террористов, стало ясно, где оборудовано укрытие. Бандиты прорывались из окружения глубокой ночью. Бежали группой и босиком, чтобы не топать. На предгорье в это время опускается абсолютная темень. А приборов ночного видения ни у кого не было. Да какие там приборы! Барсуков у Грачева два дня выпрашивал две гаубицы. Уже хотел Президенту звонить. Служба безопасности Президента направила в Первомайский пятьдесят пять человек во главе с контр-адмиралом Захаровым. В операции принимали участие Группа «А», милиция — ОМОН и СОБР, МО, десантники. Вооруженные до зубов боевики в десять раз больше потеряли людей, чем наши подразделения. Один боец «Альфы» вообще погиб от случайного выстрела. Уже построили танковую колонну, и солдат решил сделать контрольный спуск из пушки. А до этого кто-то заслал в ствол снаряд. В итоге офицеру оторвало голову. «Альфисты» хотели виновного разорвать. Началось расследование и выяснилось: снаряд в пушку зарядил не рядовой, а кто-то еще. И подобных страшных накладок хватало. Барсуков вернулся из Первомайского в час ночи. Мы его ждали в Кремле. Генерал подробно описал ситуацию, нарисовал схемы, привел все цифры, в том числе и потерь. Я его никогда прежде таким не видел — какой-то опаленный, обветренный, чудной... Мы проговорили до трех ночи и только на рассвете добрались до дома. Пресса уже вовсю возмущалась — не так провели операцию, не так блокировали район, проворонили боевиков... Хотя никто из журналистов близко к Первомайскому не подошел — их просто могли убить или взять в плен. А генерал Барсуков не смог дать нормального интервью — трое суток не спал, сам руководил атакой... Об Олеге Николаевиче Сосковце я впервые услышал после первого путча, когда начальник Хозяйственного управления при Президенте РСФСР решил дать мне квартиру побольше. Но я к обмену жилплощади не стремился и, как мог, тянул с переездом. Олег Николаевич якобы собирался переезжать, и мне предложили вселиться в его просторную квартиру. Сосковец в ту пору был самым молодым экс-министром (металлургии) СССР. Он выделялся среди остальных членов павловского кабинета — стройный, энергичный, образованный. Борис Николаевич, видимо, знал его раньше. Ельцин даже хлопотал перед Назарбаевым, чтобы тот отдал своего советника по экономике в Москву. Перевод состоялся, и за это Олег был особенно признателен шефу. Он часто повторял: — Вы не представляете, что такое работать не в России. И какое счастье работать здесь. Все это можно познать только в сравнении. Познакомил меня с Олегом Тарпищев. Сосковца только-только назначили вице-премьером, курирующим военно-промышленный комплекс. Шамиль сказал:
Мы приехали на служебную дачу. Хозяин принял нас в небольшой комнатке. Сидели втроем. Еду и напитки подавал грузин. Оказывается, этот человек пострадал во время свары между грузинами и абхазцами, превратился в беженца. Олег Николаевич взял его в помощники по дому. Поэтому я понял, почему приглашающий потчевал нас грузинской кухней. За столом мы рассказывали друг другу о себе. Тарпищева с Сосковцом, оказывается, сблизил теннис — Олег Николаевич помогал где-то строить корты. За это тренер по теннису пытался приобщить Сосковца к игре, но тот предпочитал футбол. Шамиль тоже обожал погонять мяч на футбольном поле. Одного футбола Тарпищеву казалось мало, и он все-таки вытаскивал Олега на корт. Тот приезжал, переодевался, брал в руки ракетку, разминался и уходил обратно в раздевалку. После того грузинского застолья мы начали регулярно встречаться, перезваниваться. Олегу было абсолютно все равно, кто первым выйдет на связь. Это не Илюшин, который всегда высчитывал, чья очередь настала делать очередной реверанс. Постепенно отношения переросли из приятельских в дружеские. Позднее мы познакомились семьями. В 94-м Олег Николаевич попросил меня стать крестным отцом его первого внука. На дачу привезли священника — отца Феофана. Сейчас, кстати, он занимает высокий пост в церкви — служит заместителем митрополита Кирилла. Окрестив внука, батюшка поинтересовался: — Олег Николаевич, а вы сами-то крещеный? Оказалось, что нет.
Чубайс врал, когда называл Сосковца нашим с Барсуковым «духовным отцом». Наоборот, я — крестный отец Олега Николаевича. Отец Феофан совершил обряд. Прослушав положенные в таких случаях молитвы, окропленные святой водой, мы расселись за столом. Состоялись настоящие русские православные крестины. До песен, правда, не дошло, хотя мой крестник поет неплохо. Получив в подарок от друзей караоке, я пригласил на испытания Олега. Мы до утра пели с ним песни, пока Ируха не намекнула, что пора идти спать, уже рассвело. В день отставки мы опять собрались попеть под караоке, только теперь у Сосковца на представительской даче. Предусмотрительно пригласили жен. К нам присоединился композитор и певец Игорь Крутой. Вечер получился великолепный: с песнями и танцами. Игорь так умело подыгрывал нашему разноголосому хору, что мы задумались: а не организовать ли нам свой музыкальный коллектив, какую-нибудь поп-группу «Кремлевские соловьи»? Любимая песня Олега — из кинофильма «Весна на Заречной улице». Он знает ее полностью так же, как и я. Выяснилось, что еще в студенческие годы наш вице-премьер играл в ансамбле на ударных инструментах, развил слух и чувство ритма. Сосковец — доктор технических наук и однажды подарил мне и Барсукову по экземпляру своей научной работы — докторской диссертации. Барсуков потом шутил по этому поводу. — Олег, — говорил он абсолютно серьезно, — ты избавил меня от необходимости принимать снотворное. Как только у меня бессонница, я беру твое «Тонколистовое производство», начинаю читать и мгновенно засыпаю. Олег Николаевич, когда было смешно, хохотал громче всех. Чувство юмора его никогда не покидало. Он, например, мастерски изображал Березовского (тот посещал не только Коржакова). Брал потертый кожаный портфельчик, выходил за дверь, а потом тихонечко скребся, просачивался сквозь дверную щель и, затравленно шаркая, пробирался бочком к столу в кабинете. Это так сильно напоминало повадки Бориса Абрамыча, что мы валялись от хохота. Иногда наши шутки приобретали политический оттенок. Теперь уже вся страна знает, что Виктор Степанович Черномырдин слегка косноязычен. А тогда только члены правительства могли наслаждаться перлами премьера. Первым начал записывать своеобразные высказывания Виктора Степановича министр путей сообщения Геннадий Матвеевич Фадеев. Потом он их воспроизводил в узком кругу. Его поддержал Сосковец. Вечером они на пару зачитывали вслух крылатые выражения премьера, и мы смеялись, словно находились на выступлении Гены Хазанова. Вместе справляли праздники, дни рождения, постоянно подкалывали друг друга. Олег был душой компании. В честь его 46-летия я даже специально передернул песенку, в стиле обожаемого Сосковцом ансамбля «Лесоповал»:
Так вот, одной из шуток бывших друзей я хотел бы поделиться с читателями. Было это в 1996 году во время предвыборной поездки кандидата в Президенты России Ельцина в Башкирию. То, что он там сразу «слег», это всем известно, жалко, только на один день. Вечер этого дня мы не стали терять: собрались у меня в коттедже дачного комплекса президента Башкортостана под Уфой. Сосковец, Бородин, Барсуков, Фадеев (как министр МПС он должен был перерезать ленточку вместе с Ельциным в Уфимском метрополитене) и ваш покорный слуга. Естественно, хозяева постарались: холодильник был полный, и мы начали трапезничать. Где-то после четвертого тоста железнодорожный министр стал «клевать носом». Сосковец его поднимает: дескать, Геннадий Матвеевич, мы уже сказали добрые слова в адрес Александра Васильевича, а ты даже не поддержал. А Фадеев, надо сказать, относился ко мне очень хорошо, но с некоторой робостью. Он встал, извинился, сказал в мой адрес теплые слова, выпил и сел. Через несколько секунд он опять «выпал»... Сосковец его снова разбудил с тем же вопросом. Геннадий Матвеевич опять извинился, опять сказал хорошие слова в мой адрес, опять выпил и снова заснул. И так в течение вечера Олег с ним проделал этот своеобразный элемент зомбирования несколько раз. Мы падали со стульев, а Матвеич не понимал, в чем дело (в общем, «мы опять так и не успели заслушать начальника транспортного цеха...»)... Утром после торжественного мероприятия в метро я подошел к министру путей сообщения и, едва сдерживая душивший меня изнутри хохот, с серьезной физиономией сказал:
Мне стало жалко дорогого Геннадия Матвеевича — с ним стало плохо, он еле удержался на ногах: — Александр Васильевич, простите меня, видимо, я вчера перебрал, но я обязательно исправлюсь в ближайшее же время, я к вам очень, очень хорошо отношусь! Через пару лет я ему пересказал этот розыгрыш. Он от души смеялся. Все-таки добрый он человек... Порой журналисты меня спрашивали: — Почему у Сосковца всегда такое свирепое выражение лица во время интервью? Он когда-нибудь улыбается? Я специально посмотрел на Олега Николаевича по телевизору. Брови насуплены, глаза строгие. Олег привык руководить жестко. Слишком резко, на мой взгляд, разговаривал с подчиненными, явно обижая их. Как-то я деликатно намекнул ему на это. — Да ты просто не знаешь, кто есть кто, — парировал Олег. — А я знаю наверняка, с кем и как надо разговаривать. Спустя некоторое время я убедился, что он где-то прав. Сосковец иногда действительно умел добиться от подчиненного нужного результата. Быстрее остальных эту способность Олега Николаевича оценил Президент. Самое тяжелое дело он поручал первому вице-премьеру. При этом звонил ему: — Олег Николаевич, надо помочь, я вас прошу, лично возьмите на контроль. И Борис Николаевич уже не проверял, как там его поручение. Он знал, что Сосковец постарается выполнить все и точно в срок. Когда Чубайса тоже назначили первым вице-премьером, он тут же пришел к Сосковцу и «присягнул»: — Олег Николаевич, вы — старший среди нас двоих. Я преклоняюсь перед вами. Сосковец, честно говоря, недоумевал: зачем Чубайсу потребовалось это признание в любви? Почему он пообещал советоваться по любому вопросу? Отчего клялся не подсиживать старшего товарища? Сосковец ведь не верил в клятвы сослуживцев... К сожалению, после общей отставки наша дружба как-то постепенно охладела, реже встречались, реже обменивались мнениями и тем более хохотали. Когда вышла книга, Олег меня восторженно поздравил. Мы посидели в японском ресторане в компании политолога Андроника Миграняна. Крестник мой за столом все листал подаренный экземпляр, но уже с закладками, подчеркиваниями, восклицательными знаками на полях, упоенно зачитывал то одно, то другое место, раскатисто хохотал. Но спустя год я узнал, что в других застольях, в том числе и в присутствии Барсукова, поли вал меня за ту же книгу почем зря: мол, из-за этого гребаного Коржакова нас теперь обратно на службу к Президенту не возьмут. А я, не зная этого, еще изредка обращался в его Ассоциацию металлопроизводителей по тем или иным депутатским делам. Олег Николаевич никогда не отказывал и никогда... ничего не делал, каждый раз радушно таща меня на очередное застолье. Не раз уже я слышал мнение читателей, что в первой книге уделил мало внимания такой для многих загадочной и колоритной фигуре, как Павел Павлович Бородин. Поверьте, сделал я это всего-навсего из-за того, что для меня он на всех этапах наших отношений был достаточно ясен, С готовностью восполняю пробел, тем более что и в этом случае время добавило немало штрихов в портрет «героя нашего времени». Познакомились мы с ним, тогда еще председателем исполкома горсовета Якутска, в 1990 году на Съезде народных депутатов РСФСР. Симпатичный, веселый, спортивный (сейчас хочется еще добавить «прицельный»), хороший рассказчик— этого вполне хватило, чтобы мы быстро сошлись. Он бывал у меня дома, понравился моей семье. Я-то его семью узнал попозже. Как попозже он дал мне знать и о своем стремлении попасть в столицу, причем сразу по классическому адресу: «Москва, Кремль». Каноническая точка зрения — вертикальный карьерный взлет якутского мэра произошел после того, как в период первой президентской предвыборной кампании он проявил не просто восточное, а восточно-сибирское гостеприимство по отношению к Ельцину. Действительно, принимал он нас шикарно, но поездку-то эту я рекомендовал Борису Николаевичу не случайно. Ведь, как говорится, Якутск на карте генеральной кружком отмечен не всегда. Еще будучи в Белом доме, Ельцин захотел сменить завхоза, для чего выписал из Свердловска Федора Михайловича Морщакова. Я только уговорил шефа, чтобы предыдущему было предоставлена устраивающая его альтернатива. Таковой была названа должность руководителя Управления по обслуживанию дипломатического корпуса МИДа. Вопрос был решен, и этот человек много лет успешно возглавлял УПДК. Но вот для Морщакова, возраст которого перешагнул за семьдесят, новая, незнакомая, масштабная и суетная работа была едва ли по плечу. Я, как и многие, был удивлен таким назначением и однажды напрямую спросил шефа, в чем заслуги этого человека. «В сверхчестности», — был ответ. «А точнее?» — «Когда мы собирались на мальчишники, наутро он всем раздавал записочки, кто сколько должен за съеденное и выпитое. И никто не возражал — платил как миленький». Но, как и все новоселы, будь то уральские или питерские, Федор Михайлович начал с резких реформ. Именно Бородин, приходя ко мне, неизменно потешался над нововведениями «кремлевского старосты», переименовавшего традиционное ХОЗУ в некое ГСПТУ. Руководил Федор Михайлович довольно оригинально. Завел себе два кабинета. Один — в Кремле, через стенку от меня, другой — на Старой площади. Человек, пытающийся дозвониться до него, мог в лучшем случае оценить уникальную маневренность завхоза. В Кремле отвечают, что он на Старой площади, а там, соответственно, наоборот. Но это качество, незаменимое для руководителя партизанского соединения, не очень подходило к хозяйственной работе. Потом я его «явку» провалил. Позвонил - «его нет», зашел - дремлет. А как раз в окно его кабинета Царь-пушка нацелена была. «Не боитесь?» - говорю. «Она вроде никогда в истории не стреляла». - «Так ведь в истории часто что-то бывает в первый раз, вспомните "Аврору"». Шутка шуткой, а он после этого стал обходиться кабинетом на Старой площади, пока его не сменил Бородин. На это назначение Президента пришлось уговаривать в несколько заходов. За кадры тогда отвечал Бурбулис, твердивший, что в Верховном Совете депутат Бородин не раз голосовал против инициатив Ельцина. Я объяснял, что занятый хозяйственными делами председателя исполкома Якутска Бородин просто часто отсутствовал на заседаниях, а за него по решению фракции нажимал кнопки нынешний экс-президент Якутии Николаев. Напоминал поездку в Якутию. Кстати, с того времени мы с Павлом Павловичем сошлись еще ближе. Приезжал он всегда с диковинными тогда гостинцами - мороженой рыбой нельмой, песцовыми шкурками. А когда подружились семьями, первый тост в любом застолье он, или его жена Валентина, или его дочь Катерина всегда с благодарностью и характерным навернувшимся блеском в глазах поднимали за Александра Васильевича: мол, если бы не он, так и торчали бы они в своем Мухосранске (так они любовно переименовали родной Якутск). При нем Управление делами Президента превратилось в могучую организацию, решавшую хозяйственные дела не только Президента, но и Госдумы, и Совета Федерации, и Конституционного суда, и Верховного с Арбитражным. Сотня тысяч подчиненных, множество объектов, вплоть до совхозов, недвижимость за рубежом Ельцин об этом назначении пожалеть не мог. Бородин действительно был предан ему всегда. Чего, увы, не могу сказать об отношении ко мне. Первый звоночек прозвучал еще до появления моей первой книги, когда в 1996 году управделами Президента справлял свое пятидесятилетие и на «большой хурал» опального благодетеля, то есть меня, не пригласил. Схитрил, и эту же хитрость, кстати, через год повторил Барсуков, Снимается небольшой ресторанчик на пару десятков человек, и будто «впервой» празднуется юбилей, а некоторые подвыпившие гости начинают сравнивать, как было вчера и как сегодня. Честь, которой удостаивают, устраивая второе празднество специально для тебя, слишком сомнительна. А для непосвященного все как бы нормально, «дружба» продолжается. Мы и домой, и на дачу при случае нагрянем. Только вот случаи все реже, покров тайны гуще, разговоры короче. Во второй раз зазвонил уже пожарный колокол. Однажды, в 1999 году, я заглянул к нему в гости. К тому времени Бородин обзавелся охраной. В начале разговора он, как всегда, жаловался, как его вызывает «на ковер» Татьяна, как помыкает им Юмашев, затем неожиданно объявил, что идет в мэры Москвы и, наконец, попросил, чтобы я так открыто к нему не ходил. Видимо, в своей борьбе с Лужковым он рассчитывал на то, что раз Семья Юрия Михайловича не любит, стало быть, может пройти известный вариант — не важно, как проголосуют, важно, как посчитают. Спустя некоторое время возвращаюсь я из очередной поездки, а жена встречает меня фразой: «Мы с тобой потеряли Бородина навсегда, я с этой мразью даже на километр находиться не хочу, знать его не знаю!» Она была искренне расстроена. Оказывается, перед выборами мэра кремлевский претендент, беседуя в телеэфире с популярным тогда ведущим Урмасом Оттом, поливал меня грязью почем зря, выслуживаясь перед Татьяной и собравшимся его уволить Юмашевым. Угодил, остался на должности. А выборы, как известно, с треском продул. В конце декабря этого же года мы встретились на большом приеме в Госдуме по случаю ухода старых депутатов. Бородин присутствовал в качестве гостя. Ко мне подошел тогдашний руководитель аппарата Государственной думы Николай Никитич Трошкин и завел разговор о Бородине — мол, что это вы, такие друзья были и разругались. Я спокойно отвечаю, что никогда нигде плохого о нем не говорил и не писал, в том числе и в книге. Тогда наш миротворец стал уговаривать меня подойти к Пал Палычу, выпить по рюмочке и наладить отношения. Я отказался, поскольку испортил отношения именно Бородин. Кажется даже, упомянул про полное соответствие человека своему знаку по китайскому гороскопу — Бородин (1946 года рождения) — собака-скорпион, что в переводе с китайского на русский, если коротко, означает: грязная, подлая собака. Тогда опытный аппаратчик предложил другой вариант. Он у себя в кабинете собирает узкий круг, и, как бы ненароком, мы нос к носу встречаемся с Бородиным. В общем, уломал. Вхожу я в кабинет, за мной идут человек восемь-десять, Пал Палыч даже ухом на меня не повел, углубившись с тридцати сантиметров в огромный экран «Панасоника»: там как раз показывали актуальный мультшедевр «Жил-был пес». Только когда хозяин кабинета, подойдя вместе со мной, произнес: «Ну, пожмите же друг другу руки!», Бородин встал. Голова опущена, глаза сосредоточенно ищут пылинку на лацкане собственного пиджака. А я ему просто говорю: «Паша, что я тебе хренового в жизни сделал?» Он что-то невнятно буркнул в ответ, быстро пожал потной лапой мою протянутую руку. За столом мы сидели рядом, но за полтора десятка тостов наши рюмки ни разу не встретились... Когда Бородина арестовали в Америке, очень многие журналисты пытались узнать мое мнение. Только корреспонденты двух изданий услышали мой ответ, суть которого была в том, что человек этот настолько был мне близок и это настолько болезненная для меня тема, что я боюсь быть слишком субъективным. Короче, не могу хорошо, значит — ничего. В книге упоминается Александр Иванович Лебедь. Но эта незаурядная личность и наши взаимоотношения, безусловно, заслуживают отдельного повествования. Познакомились мы с ним летом 1991 года, когда Ельцин приехал в Тулу и посетил 106-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию, начальником штаба которой в то время был генерал-майор Лебедь. Дальнейшие встречи были уже во время путча. Затем во время выборов Президента. Особенно близких отношений у нас, пожалуй, не было. И многих удивило, что он как бы представил меня своим преемником на депутатском посту от Тулы. На самом деле все было несколько иначе. Инициативная группа туляков во главе с Виктором Ивановичем Власюком- директором Тульского геологоразведочного предприятия - предложила мне стать кандидатом в депутаты Государственной думы на освобождаемое место и пригласила приехать в их город. Мой приезд совпал с празднованием Дня города, и я оказался на площади среди зрителей. Напротив меня была почетная трибуна на которой стояли все руководство области и Александр Иванович, М их, естественно, видел хорошо, но меня в толпе отыскать было трудно, поэтому я удивился, когда ко мне подошел человек и передал приглашение Лебедя подняться к нему на трибуну. Я подошел, но подниматься не торопился, считая это не очень удобным. Есть даже фотографии и видеозапись, запечатлевшие нас разговаривающими на двух разных уровнях. Но Лебедь приказным тоном настоял (он же был секретарем Совбеза, а я отставным начальником СБП), чтобы я поднялся, а поднявшись, занял место между ним и местным владыкой православной церкви. В толпе чиновников прошел характерный шепоток, многим, в первую очередь губернатору Севрюгину, неожиданно приспичило проявить демократичность, покинув трибуну ради общения с соскучившимся по ним народом. Так мы оказались на трибуне втроем — Лебедь, я и владыка. Неожиданно для меня Александр Иванович попросил микрофон и, поздравив собравшихся с праздником, заявил, что вовсе их не бросает, что как был депутат — генерал, так и будет, что как работала генеральская приемная, так и будет работать. После чего представил меня, хотя моя поездка была всего лишь ознакомительная, решения я еще не принял. Многие говорили, что благодаря Лебедю меня и выбрали. Готов спорить до хрипоты, что это не так. На встречах с избирателями, увы, довольно часто приходилось слышать, что Лебедь их предал, что за него голосовали на президентских выборах, как за противника Ельцина, а стоило тому только поманить его должностью... и т,д. Поминали и малодушное Хасавюртовское соглашение с Чечней. В общем, мне приходилось отдуваться и за себя, и за того парня. Но после памятной многим реакции больного сознанием Ельцина («этот — генерал, понимать, и тот— генерал, понимать»), после демонстративного увольнения Лебедя, мы стали видеться регулярно. Он был у меня дома на Осенней улице, и, пока жены готовили стол, мы минут сорок нарочито гуляли по двору и разговаривали. Помню и ответный визит к нему на озеро Селигер, куда меня везли ночью, конспиративно. Мы вместе отдыхали два дня. Встречались неоднократно и у него в офисе, в филиале банка «Российский кредит» на Бакунинской улице. У меня был тогда солидный фонд, который мне друзья собрали для выборов, и Александр Иванович пару раз брал взаймы очень крупные суммы, якобы в помощь голодным десантникам. Не знаю, наелись ли десантники, но деньги он так и не вернул, хотя, став губернатором, обещал «что-нибудь придумать». Я тепло поздравил его с победой в Красноярском крае, он сказал, что обязательно пригласит на инаугурацию. Но не пригласил, позже объяснив, что не смог устоять перед дилеммой: Коржаков или Березовский. Пригласить меня — боялся, что не поймут в Кремле, поэтому выбрал Бориса Абрамыча. Жаль, конечно, раньше генерал так не робел перед Кремлем. За несколько месяцев до его гибели я был в Красноярске на борцовском турнире в честь замечательного человека — Ивана Ярыгина. В Москву летели с Лебедем одним рейсом. Сначала он, как провинившийся, «накрыл поляну» в аэропорту Красноярска, продолжили в самолете, потом посидели на «моей поляне» еще часа четыре в Шереметьево. Под его любимый коньячок сгладили все острые моменты наших взаимоотношений. И все не могли расстаться, будто что-то предчувствовали... В главе «Сослуживцы», подумав, я решил уделить немного места не только моим сослуживцам, но и свердловскому соратнику Бориса Николаевича — Юрию Владимировичу Петрову. Наверное, это будет справедливо. Об их отношениях ходили самые разные слухи. Одни утверждали, что Ельцин и Петров, словно боевые товарищи, могут долго не общаться, но всегда держат друг друга в поле зрения. И всегда готовы подставить плечо в случае крайней необходимости. Другие, наоборот, считали: Борис Николаевич и Юрий Владимирович — настоящие соперники, и каждый из них в душе чувствует превосходство. Мне же было очевидно совсем иное. Хотя Ельцин и знал Петрова долгие годы, прошли, в сущности, по тем же ступеням партийной лестницы, но ни особой любви, ни чувства соперничества, ни ностальгии по совместно проведенным дням в Свердловске явно не испытывал. Более того, затаил на Юрия Владимировича обиду. И было за что. Когда Борис Николаевич тяжело выбирался из опалы, Петров, пребывая послом на Кубе, отъедаясь там после холодного и голодного Урала папайей, манго и бананами, неоднократно (т.е. три раза) призывал работников посольства, командированных и туристов — граждан СССР — голосовать против Б.Н. Ельцина. Сначала как кандидата в народные депутаты СССР, потом — РСФСР, а затем и против Ельцина — кандидата в Президенты России. Информация эта, естественно, дошла до Москвы, в частности до левого уха Бориса Николаевича. С Кубы Петров вернулся в тот самый период, когда Ельцин задумал создать, на американский манер, Администрацию Президента. О более подходящем моменте для продолжения карьеры и должности руководителя оного образования Юрий Владимирович и мечтать не мог. Он позвонил Ельцину первым. Напомнил о себе, о своей преданности, о том, как дружно жили их семьи в Свердловске на одной лестничной площадке, а дети вместе играли во дворе в волейбол... Надо сказать, что и в Москве судьба в лице управделами ЦК. КПСС поселила их рядом — в одном партийном доме на Тверской (тогда ул. Горького), только в разных подъездах. Потом созвонились жены, и вскоре Ельцины встретились с Петровыми у них дома. Был накрыт для тех горбачевских времен богатейший стол с многочисленными иноземными напитками, который покорил и «сломал» Президента России. Петров, рисуя Ельцину схему администрации якобы по американскому образцу, зная, что тот в Америке видел только супермаркеты, на самом деле фактически скопировал устройство аппарата ЦК КПСС с незначительными изменениями — отделы стали департаментами, старые, милые сердцу должности в новой структуре назывались по-новому. Договорились, что кто старое помянет, тому глаз вон. И в результате этого «обеда» в августе 1991 года Юрий Владимирович Петров был назначен первым руководителем президентской Администрации. Когда мы вернулись из прибалтийского отпуска, Петров, видимо, захотел наладить отношения со мной и пригласил на встречу. Я пошел вместе с Барсуковым, которого только назначили начальником Главного управления охраны. Мы дуэтом минут сорок подряд излагали Петрову свое видение работы новой демократической власти. Меня тогда поразил кабинет новоиспеченного главы — просторный, в сталинском стиле и весь, от стульев до последнего сантиметра стола, заваленный стопами документов. Когда он их столько успел наработать?! Некоторые штабеля достигали высоты в полметра и больше. Многие уже покрылись пылью кремлевского застоя, которую уборщица не слишком тщательно сметала. После нашего парного «выступления» глаза у Юрия Владимировича намокли. Я не понял, с чего бы это. Заглянул в них и с удивлением обнаружил, что они абсолютно не здесь, а где-то в другом месте. Будто нас в кабинете и вовсе не было. Наконец, Юрий Владимирович произнес фразу, подводившую итог совещания и достойную высокой поэзии: — Дорогие друзья, вот завтра Борис Николаевич пригласил меня на охоту в Завидово. Вы не подскажете: мне сапоги с собой брать или там выдадут? Мы переглянулись и подчеркнуто холодно откланялись. ... Завидово считается самым большим и богатым охотохозяйством России. Оно расположено не так далеко от Москвы, но уже относится к Тверской области. На охоту туда ездил еще Ворошилов. Кабанов в лесу в ту пору практически не водилось, их потом завозили со всей страны. Поэтому они какие-то там разномастные — серые, бурые, темно-коричневые... Оленей тоже пришлось привозить, пятнистых и обыкновенных европейских, а также маралов. Ельцин сразу полюбил Завидово и даже подписал специальный указ, по которому заповедник был преобразован в национальный парк с соответствующим статусом и отдельной строкой в российском бюджете. Директором парка назначили "В.И. Фертикова. Этот человек по-своему любил животных, знал досконально обо всем, что связано с охотой, и никогда не воспринимал ее как бессмысленный, беспощадный отстрел зверья. Выбирались мы в Завидово либо в пятницу вечером, либо в субботу утром, сначала на машинах, а затем стали летать вертолетом. Возвращались, как правило, в воскресенье после обеда. При Фертикове охотохозяйство расцвело во всех смыслах — животные размножались, поголовье стабильно увеличивалось; многие здания и сооружения были перестроены, проложены новые коммуникации, асфальтовые дороги до вышек (чтобы Президента не трясло), появились и теннисные корты — открытый и закрытый. После таких перемен Ельцин стал устраивать на природе встречи на высшем уровне. Побывали в Завидове Брайан Малруни, Гельмут Коль, Мауно Койвисто, а также Кравчук, Кучма, Назарбаев... Особенно приятно было сидеть зимой у костра, есть горячую шурпу, шашлыки и... «беседовать». ...Перед поездкой в этот рай Петров и размышлял про сапоги, а не про бумаги. Прошло время, и однажды, вернувшись с Борисом Николаевичем с охоты в Завидово, я заметил, что Фертиков смотрит на меня с каким-то смятением. Когда шеф ушел и мы остались наедине, я спросил:
Но начать разговор Владимир Иванович никак не решался — приучен был еще с советских времен держать язык за зубами. Тут не принято было говорить, кто и сколько в этом «зоопарке» застрелил зверей. Мог, например, приехать Л.И. Брежнев с несколькими друзьями или членами Политбюро. И по негласным правилам считалось, что, если хозяин убьет трех кабанов, значит, остальные гости должны были завалить или одного, или двух, или ни одного. Но ни в коем случае не больше. Поднялись ко мне. Фертиков стал еще угрюмее, его просто заклинило. Пришлось налить по сто граммов. — Давай, говори, — ободрил его я. — Сейчас начальство новое, ничего тебе за это не будет. Петров что-нибудь на охоте натворил? -Да.
Фертиков взял салфетку и вывел цифру «25».
— Да, столько намолотил. Он лупил прямо по стаду, — вздохнул директор. При таком браконьерском способе охоты одна пуля могла сразить сразу двух-трех животных. А среди них были и совсем маленькие. Стадо металось — малышей просто давили. Я этого преступления, конечно, не мог скрывать и пообещал Фертикову: — Ладно, спасибо тебе, сам доложу Президенту. Борис Николаевич тоже возмутился и назвал поведение свердловского соратника не охотой, а сверхбраконьерством. И заключил: — Все, больше Петрова на охоту не приглашать.
...Их я обнаружил вдвоем в задней комнате Президента. Они выглядели сильно «уставшими» от крепкой выпивки. Заметив меня, Петров поднялся из-за стола и затарахтел:
Оказывается, он притащил проект указа, согласно которому правительство должно было выделить Госинкору (то есть Петрову) миллиард (!) долларов. Шеф с трудом встал и, шатаясь, перешел в кабинет. Плюхнулся в кресло с российским гербом и чуть слышно слюняво пробурчал: — Давай бумагу... Петров молниеносно подсунул документ и ручку. Заглянув через плечо шефа в указ и увидев эту запредельную цифру, я не выдержал: — Борис Николаевич, указ очень серьезный, прошу вас, не стоит сейчас подписывать. Здесь не все визы.
Петров забеспокоился: — Нет, нет, Борис Николаевич! Время не терпит. Надо сейчас, немедленно. Я потянул бумагу к себе: — Борис Николаевич, я вас прошу, подождите, не подписывайте! Тогда Президент России пьяным движением откинул мою руку, задумался на несколько секунд, разглядывая текст, и пробормотал: — Не-ет... М-милл-ллиард многовато будет...
Получил Юрий Владимирович Петров бесплатно от Ельцина и государственную дачу «Заречье-3» в собственность своей компании — примерно семнадцать гектаров площади недалеко от МКАД с особняком, хозяйственными постройками, спортивными сооружениями, саунами, оранжереей... Единственное, что мы успели оперативно сделать с Барсуковым, так это вывезти оттуда на склады ГУО дорогую мебель, люстры, ковры, посуду... Оставили лишь голые стены, сантехнику, паркет да правительственную связь. Возглавив Госинкор, Петров еще несколько раз бывал у Ельцина. Наверное, опять что-нибудь выпрашивал. И посещения эти устраивал Виктор Илюшин — тоже свердловский «земляк» Президента. Сам же Юрий Владимирович уже напрямую не мог позвонить Борису Николаевичу — тот категорически запретил с ним соединять... |